Персональная выставка Артура Берзиньша Химеры
20. 09. – 07.11.
Тема выставки – дегуманизация как крах нравственных качеств, гуманизма в обществе с наступлением постдемократической эпохи. «Химеры» — о создании так называемых «новых людей», как это уже происходило в предыдущих крупных социальных проектах. Например, как был воспитан «советский человек» с определенной системой ценностей и мировосприятием.
Но были ли социальные эксперименты такими причудливыми, как мы, свидетелями которых являемся сейчас? Сегодняшние пропагандистские технологии в различных частях мира показывают фантастические результаты, превращая людей в нечто столь гротескное. В утрированно-буквальном виде это представлено через антропоморфных существ, которых выращивают или трансформируют в колбах и других устройствах под наблюдением инженеров и членов элитного общества. «Новые люди», у которых видны примеси анатомии других существ — тритона, сфинкса, кентавриды.
Так же, как в древней мифологии Химера представляла собой существо, сочетавшее в себе льва, козу и змею, в биологии этим словом обозначаются организмы, состоящие из генетически различных клеток. В зоологии химерами называют организмы, клетки которых происходят из двух и более зигот. Помимо этого существует еще и образ рождения «бога из машины». Художнику нравится оттенок с более общим значением этого слова – в обиходе химерой называют нечто неразумное – утопическую, неосуществимую идею, вымысел.
Выставка будет состоять из ассамбляжей, лайтбоксов, инсталляций и видеопроекций. Художник родился 20 апреля 1983 года в Риге. Получил степень магистра на кафедре визуальных коммуникаций LMA. Провел множество персональных выставок, в том числе выставку «Баротава» (2017) в Арт-центре Марка Ротко в Даугавпилсе. Это уже третья персональная выставка А. Берзиньша в художественной галерее MuseumLV (2018), (2021) и (2024). Артурс Берзиньш участвовал более чем в 50 групповых выставках и проектах в Латвии и за рубежом. При этом художник работает и в жанре перформанса, в период с 2017 по 2021 год в этой картинной галерее состоялось 5 перформансов художника. Кроме того, Артур Берзиньш создал сценографию для нескольких спектаклей «Дж.Дж.». Джиллинджер поставил спектакли в Большом зале театра Дайле (2018-2019), а также многочисленные видеоролики, анимации и короткометражные фильмы, в том числе клипы для таких звезд мировой музыки, как «Семь львов» и «Cradle Of Filth». В 2010 году влиятельный американский интернет- портал Weirdworm.com поставил Артура Берзиньша на шестое место в Топ-10 самых своеобразных художников мира. Работы художника также используются в качестве принтов на одежде, привлекая внимание представителей мировой музыкальной и альтернативной модной индустрии; В 2020 году дива поп-музыки Билли Айлиш пришла на лондонскую церемонию вручения наград NME Awards с принтом работы Артура Берзиньша на своей рубашке. В 2017 году на Zvaigzne ABC опубликован дебютный роман художника «Прядильщики вселенной», который является первым образцом жанра фантастической фантастики в современной латвийской литературе, а на Zvaigzne ABC также опубликованы «Диалектика характера» и «Зеркальная сторона. Одна» сумасшедшая сказка».

100g kultūras

spletnik.lv

Рецензия Д. Ханова. Перевод Л. Томсонe

Химеры - частная вечеринка

Галерея MuseumLV открыла новый сезон версией Артура Берзиньша о необарочном равнодушии современного общества.

Все это уже однажды было, но утеряно и забыто, а потому обречено на вечное возвращение - так можно в нескольких насыщенных понятиях характеризовать цикл работ Артура Берзиньша “Химеры”. Автор, будучи разносторонним мастером, существует в разных ипостасях и потому, встречаясь с его работами ощущаешь сильнейшее присутствие призраков ушедших стилей, направлений и эпох. Художник, обладающий интересом к перформансу, работающий в области музыкальных клипов, создающий тексты и макеты книг, максимально наполненных связями с европейским интеллектуальным прошлым. Тем самым он, увы, сам обречен разделить с ушедшими периодами ощущение потери интеллектуального прошлого Европы, выгорания, ослабления важнейших интеллектуальных источников и сносок, от которых бежит современность вечного холостого движения.

Работы автора готовят зрителя к интенсивнейшей работе всех ощущений и тело включается в тональность готического романа, созданного на экранах в темноте траурного крепа. На ум приходят мрачные картины из забытого германского эпоса о Нибелунгах и их алчности, готовности пройти в гневе до самых основ разрушения, веет холодом склепов из неизвестных тиктоковцам романов о родовых проклятиях и мести, о безумии шотландских невест-призраков из текстов Вальтера Скотта. При этом цифровые технологии в сопровождении мрачной электронной музыки наполняют пространство барочным сладковатым, пыльным воздухом - засохшие цветы, корявые стволы, обугленные или траурные истуканы вдруг вырастают из некоего срежисированного конфликта между мрачным содержанием и барочной особенностью рамочного пространства - деревянный остов настенных часов, опустевший, разрушенный современной бессвязной цикличностью общества потребления, становится будто бы гробом времени, склепом для минутной стрелки, путь которой стал бессмысленным с тех пор, как конец истории Фукуямы оказался основой для нового бестселлера обманувшего себя интеллектуала. В центре одного из залов находится символичный костер (или траурный алтарь? А может столб для ночного эротического шоу?) времени, украшенный вырванными из тела маятниками-языками, чтобы навсегда прервать рассказ. Нет в этих уютных формах домашнего тикания и движения, не будет в доме раздаваться глухой бой полного часа - конфликты и тектонические сдвиги сегодняшнего мира превратили дом и традицию в прах, в пепел сожженных искусственным интеллектом рукописей, которые советские власти не смогли отобрать у писателя и дьявола, а соцсети, победив школьное образование и связь поколений, разрушили и запретили интеллектуальное соавторство читателя. Текст стал тяжелым, долгим и, не укладываясь в 20 секунд или 140 знаков, был удачно ампутирован индустрией сериалов.
В таком вот погребальном плаче по логоцентричной культуре, стерилизованной корпорациями, ведущими войны из-за лития для батарей по сохранению интеллектуальной пустоты, существует художник, которого прочесть может далеко не каждый и в этом обреченность автора на невыбранное, а навязанное современностью одиночество - работы Берзиньша являются тонким, глубоким диалогом с барочной традицией интеллектуальной, метафоричной напряженности, конфликта, противопоставления и взаимодействия стихий. Тело - его пресыщенность и чрезмерность стали материалом, основной художественной категорией работ, представленных на новой выставке автора. Гипер присутствие тела существует в разных социальных пространствах, при этом тело есть категория власти - кто теперь читает Фуко, если его именем можно назвать стильный бар или крепкий коктейль, пропив французскую философскую критику? Так вот, забытый и блеклый Фуко в своей нечитаемости раскрывается в полотнах автора как сюжет власти - власть над телом, в своем государственном, элитарном садизме, производит не только экономические процессы или язык, но и эстетические формы. Тело, зачастую заключенное в изящные колбы в золотом обрамлении, становится новой кунст камерой сильных мира сего, элит, взросших на максимальной эксплуатации турбо-капитализма, разрешившего и узаконившего повсеместную гибель социальной солидарности, максимальную эксплуатацию, при которой сексуальность является частью сезонных распродаж. Тело в колбе - музей беспросветности маленького человека в большом городе, где элита заставила бедность обожать унижающее ее богатство, отобрало, усыпило гнев и стремление к лучшему. Футуризм подготовил несколько диктатур в прошлом, но, в порыве металла и скорости, треска электрических проводов, ослабел и прервал движение, утонув, как гоночная машина безумного франта Маринетти в грязной луже банальности, где нет текста, нет критики, нет мечты, нет спора с источником, потому что его сократили из-за бюджетного кризиса нео-либеральных правительств. Элита в работах грустного зрителя Берзиньша так же подчинена гиперсексуальности современного порно-общества, плескающего в водоемах из спермы и цифровых стонов у экрана стильного мака. Ее власть сосредоточена в этой самой сексуальности а ла карт, попахивающей чуть видимой, скорее как трупный запах, ноткой усталости и разложения тела, на место которого пришли цифровые фейки-фантазии. И все же даже это фаллическое и вагинальное увядание принуждают тела порабощенных (или приглашенных на платный перформанс красавцев и красавец без биографии, но с налоговым номером, ненужным для глобальных офшорных миллиардеров) обожать элиту, стремиться разглядеть и просто сентиментально булькать в заспиртованных сосудах и мечтать стать как они.
Берзиньш мог бы стать уровнем для продвинутых, но его работам не суждено обрести ступень сложности, достойной игровой индустрии - в авторе констатировано слишком много текста. Текст ищет отягощенного литературными сносками, аллюзиями читателя и видит вдалеке мерцающий приговор “Not found. Something went wrong. Try again later”. Что-то пошло не так? Вы уверены? Читайте Берзиньша! Он терпелив, ведь печаль о потере считывающего метафоры антропологического устройства called human это медленный процесс и церемониал, барочное ars moriendi полный отсылок к античной мифологии, превратившейся в названия круизных кораблей или салонов массажа. От великой книжной скорби по искусству как внутреннему диалогу, отважному акту восклицания, протеста и противоречий, провокаций, автор спасается в сложнейшей сценографии своих клипов, tableau vivant, отсылающей к необарочной эстетике рок музыки конца 80-х годов ХХ столетия. Почерк автора пропитан движением ткани, делезовскими складками и наслоениями культурного опыта и игры познания древних слоев культуры, без которых уже можно обойтись, как без кентавов и кентаврок, без античных принцев и Лорелей. Быстрый скроллинг убил древнегреческую трагедию текста, а с ней и шанс на катарсис, последствие ужаса и страдания, в который верили как в средство очистить душу. Но и хор, то есть мы, тоже погиб, как писали Бродский и позднее Ася Волошина (Эстер Бол). А значит разрушен и город и общество, как совокупность тревожного размышления и поиска. Приходите помянуть интеллектуальное беспокойство, скоро оно нас покинет.